«Три часа ночи»: реальная предыстория, опасный Марсель и джаз. Интервью с Джанрико Карофильо
Джанрико Карофильо — один из самых популярных итальянских писателей, известный и за пределами своей страны. Его роман «Три часа ночи», вышедший в NoAge в переводе Екатерины Даровской, — ностальгическое, чувственное и трогающее до глубины души исследование юности и влияния её на всю последующую жизнь. Читайте о реальных героях этой истории, опасном Марселе, джазе и писательских ритуалах Карофильо.
— Ваш роман начинается со слов: «Эта книга и её персонажи (за исключением одного) — плод воображения, однако сюжет основан на реальной истории. Благодарю тех, кто поделился ею со мной». Неплохая приманка для читателя. Что стоит за ней?
Этой истории много лет. Как-то я болтал с приятелем и даже не помню, о чем мы говорили, когда в какой-то момент он воскликнул: «Есть история, которая идеально подошла бы для романа». Эту фразу часто слышат те, кто пишет книги, и в большинстве случаев это чепуха. Часто люди убеждены, что то, что с ними происходит, интересно. На самом деле интересно всё, это зависит от того, как вы это расскажете. Однако мой друг поведал мне действительно невероятную историю. Историю его болезни и путешествия.
В конце 1960-х неврологические науки не были так развиты, как сегодня. Мой друг болел, и чтобы его вылечить, врачи пичкали его всеми видами лекарств. Он продолжал чувствовать себя плохо. В какой-то момент отец начал искать — и нашёл — лучшего специалиста в мире, единственного реально существовавшего персонажа, Анри Гасто. Врач констатировал, что болезнь не самая серьёзная, она должна пройти в течение нескольких лет медикаментозной терапии, которая ограничивается несколькими таблетками. Есть только одно но. Через три года мальчику придётся вернуться в Марсель для исследования, которое позволит понять, действительно ли он вылечился. Тест заключался в том, что он должен провести две совершенно бессонные ночи, не смыкая глаз под воздействием амфетамина.
И вот мой друг рассказал мне всю свою историю, но больше всего он рассказал о двух днях и ночах, которые он провёл во французском городе. Тут меня и пронзила молния, да такая, что я воскликнул: «Но это невероятно! Ты не возражаешь, если я напишу об этом?» Потом я писал другие книги и происходили другие события. И вот однажды я решил, что пришло время поместить эту историю на страницы.
— «Три часа ночи» — это действительно история о болезни, о таланте, но прежде всего о связи ребёнка и родителя. Отношения между Антонио — главным героем — и его отцом, пожалуй, самая красивая часть романа.
Представьте себе, первоначальная идея заключалась в том, чтобы мальчик был один в Марселе. Потому что именно так я вспомнил историю, рассказанную моим другом. Я представил себе тысячу ночных приключений, сжатых в две ночи. И я начал писать. Затем, поскольку мне нужны были некоторые разъяснения, я позвонил этому моему другу. И он в ходе рассказа напомнил мне, что его отец тоже был с ним. Я редко чётко запоминаю идею, которая неожиданно всё меняет, но это невозможно забыть! Что если я объединю их обоих в романе? Теперь я удивляюсь, как «Три часа ночи» могли быть без отца.
— Город Марсель наблюдает за всей историей и становится её персонажем. Его фигура тревожная, опасная и потому очень увлекательная.
Как я уже говорил, настоящая история — та, которую мне рассказали, — произошла в Марселе. Идеальный город для истории такого типа. Ему присуща внутренняя повествовательная сила, ощутимое и прекрасное противоречие. Я был там в 2010 году, гостил в писательской резиденции. Я ничего не писал много лет, но образ Марселя, его ночных улиц работал во мне всё это время. Я вернулся в город, когда писал роман, поэтому именно Марсель вы найдёте на его страницах. Место-метафору. Место, которое и сейчас пугает (а представьте себе 80-е!). Есть районы, где кажется, будто вы в Танжере или Каире, а портовые улицы сами по себе могут вдохновить на целые рассказы и романы. И это поистине поразительно, ведь вы находитесь в центре европейского города во всех его аспектах — подумайте об архитектуре! — и в то же время то, что вы видите, усиливает чувство отчуждения, которое заставляет вас поверить, что вы — в Северной Африке, или в Генуе, или в Неаполе. Здесь по-настоящему опасно, именно то, что я искал для своего повествования.
— Это правда: читатель постоянно испытывает чувство насторожённости и опасности.
Суть писательства, помимо дара слова, заключается в способности видеть мир не своими глазами. Способность поставить себя на место других людей, как говорят британцы. Если вы поставите себя на место другого и посмотрите на мир с другой точки зрения, остальное придёт само собой. Вам не нужно это планировать, вам не нужно об этом думать. В конце концов, рассказывать — значит быть кем-то другим. Если с самого начала слишком хорошо знать, что произойдёт, кто такие персонажи и каковы грани, мало что нужно анализировать. Жизнь возникает тогда, когда писатель пытается понять, кто есть его персонажи и что означает история. Однако во всех историях, как говорит Карвер, должно быть ощущение угрозы. И это то, что чувствуется (особенно) ближе к концу. Ключ к чтению «Трёх часов ночи» — и вообще всех моих романов — это прочитывание последнего предложения и затем перечитывание первого, того, что открывает текст.
— Во всех ваших книгах присутствует музыка, здесь — это джаз.
Мне нравится джаз. А теперь я слушаю его гораздо чаще, чем раньше. Создавая характер отца, я думал о собственном отце. Мой отец играл. И это было движущей силой всего остального, так что я отношусь к джазу как метафоре жизни. Красота несовершенства и незавершённости — ключ к пониманию существования, но также и литературы. Я слушал многих джазовых музыкантов, я посетил бесчисленное количество джазовых клубов, открывая для себя мир, — от джаз-клуба на Манхэттене до Гарлема, от клуба в Риме на виа Грегориана, откуда я украл несколько сцен для книги, до Копенгагена. Наблюдение за местами и людьми было основой для воспроизведения движений музыкантов и ритуалов джем-сейшена на страницах.
— Есть ли у вас какие-то писательские ритуалы?
Предположим, мне нужно написать роман через десять месяцев, и я мог бы начать даже сегодня. Каждый раз я очень серьёзно обещаю себе писать четыре часа в день по пять страниц, чтобы всё успеть за отведённое время, не торопясь. Но я никогда этого не делаю. Бывает, я нахожу творческие уловки, чтобы ничего не писать много месяцев. На самом деле я делаю много запутанных заметок на всем, что держу в руках, а потом переписываю их в компьютер. Разбросанные страницы, глава здесь и глава там. По мере приближения срока я смотрю на эти беспорядочные записи и думаю про себя, что из них невозможно будет сделать рассказ. И всё же это так: то, что я пишу в этой последней фазе работы, как бы заполняет имеющиеся пустоты, так что всё вращается — совсем как в калейдоскопе — и принимает ту форму, которую я хочу.