В работе я хочу оставаться искателем приключений. Интервью с Мартином Михаэлем Дриссеном
Роман «Пеликан» нидерландского оперного и театрального режиссёра, переводчика и писателя Мартина Михаэля Дриссена — это забавная, серьёзная и умная история о дружбе, зыбких мечтах, упущенных возможностях и удивительных совпадениях.
После театральной карьеры за границей Дриссен ведёт уединённую жизнь в своём плавучем доме, где занимается исключительно писательством. Перевели для вас интервью, в котором он рассуждает о театре, жизни, творчестве и литературе.
Мартин Михаэль Дриссен родился в Блумендале в 1954 в семье немки и голландца — для послевоенного времени весьма необычно. Сам он воспринимал это обстоятельство преимущественно как богатство: «С самого начала я познавал мир на двух языках, а это значит, что я чувствую глубокую эмоциональную связь как с Нидерландами, так и с Германией».
Его двойное происхождение сформировало его как личность. «Я слышал от голландских родственников, что нацисты были настоящими дьяволами, в то время как со стороны моей матери люди в основном говорили о немецком героизме и проклятых большевиках, которые были настоящими виновниками трагедии. В детстве я быстро пришёл к выводу, что истины не существует. Да и позже как художник я всегда опасался постулировать абсолютные истины. Я всегда ищу возможные другие истины, которые, по моему мнению, могут быть столь же действительными».
Его артистические наклонности проявились довольно рано — как бывает только в кино: восемнадцатилетний Мартин Михаэль, вместо того чтобы изучать право, без предупреждения уехал ночным поездом в Мюнхен ради служения театральному искусству. В Мюнхене он сотрудничал, в частности, с Ингмаром Бергманом, после чего работал театральным и оперным режиссёром ещё четверть века. Театральная карьера внезапно закончилась в 1999 году, когда умер его четырёхмесячный сын. «Эта потеря стала самым большим поражением в моей жизни. Хотя я уже переводил тексты и адаптировал их для сцены, только после того события я начал писать художественную литературу самостоятельно. Затем, в своего рода безумном трауре, я написал анархистский роман Gars („Парень“) всего за семь недель».
В этом дебюте Дриссен нарушает все известные законы прозы и позволяет рыцарю Гарсу пережить разнообразные запутанные приключения, как Дон Кихоту. Речь идёт не о исповедальной прозе, а скорее о литературном фарсе.
И хотя Дриссен уже давно хотел писать, всё же после выхода книги в свет он снова занялся режиссурой. Лишь десять лет спустя он попрощался со сценой и вернулся, теперь уже окончательно, в литературу. «Театр был моей страстной любовью, которая длилась долгое время. Но в какой-то момент я почувствовал потребность в другом творчестве, в другом образе жизни. Театр почти по определению происходит в городе, ты зависишь от актёров, музыкантов, техников, а в писательстве ты совершенно один. Я хотел знать, чего я стою как художник, не имея возможности рассчитывать на талант других людей и не принимая их во внимание.
Было ли это также вопросом амбиций? Естественно. Но для меня речь шла главным образом о независимости и о том, что как писатель ты можешь гораздо больше раствориться в том, что создаёшь. Как режиссёр ты постоянно и полностью задействован лично, чтобы обеспечить бесперебойную работу всего спектакля и актёрской группы».
Его решение имело и практические последствия. Дриссен сменил свою жизнь скитальца по немецким и французским театрам на уединённую жизнь в плавучем доме в Путтершуке в Южной Голландии, неприглядном месте, где «легко поддерживать социальную дистанцию в полтора километра, что я, естественно, и склонен делать». Он чувствует себя там счастливым и продолжает много писать в перерывах между постоянным ремонтом дома. «Из-за того, что я так долго ждал возможности написать, во мне скопилось много материала, и теперь он выходит одним длинным потоком. Более того, мне придётся немного ускориться, если я хочу, чтобы это стало чем-то вроде произведения», — смеётся он.
 Foto Arie Kievit |
Плоды его писательских трудов — стилистически изысканные романы («Пеликан») и отмеченные наградами сборники рассказов («Риверс»), книги об одиноких душах, которые в давно минувшие времена и обычно в экзотической обстановке борются сами с собой. «Это осознанный выбор. Сила романа именно в его отдалённости от предмета. Расстояние — это сила. О наполеоновских войнах Толстой написал лишь полвека спустя, так же, как Гомер написал свою „Илиаду“ почти через тысячелетие после Троянской войны. Реальность намного больше, чем текущие события, для которых гораздо больше подходят другие средства, а не романы. Это не меняет того факта, что Золя и другие написали красивые и литературно успешные книги о текущих событиях того времени, но я думаю, что это исключения».
Часто его героями становятся аморальные типы. «Я сочувствую негодяям вроде Донатьена в «Святом» или холостому снаряду вроде Андрея в «Пеликане». Как человек и как писатель, вопреки духу времени, я отождествляю себя с точкой зрения преступника, а не жертвы. Иногда это вызывает у меня, особенно как у старого белого человека, моралистическое неодобрение, но мне приходится с этим жить. Я считаю любую форму смелости и настойчивости полезной, даже если она выходит за рамки. «Panache»* — очень подходящее слово для этого. Мужество — это качество, которым я очень восхищаюсь независимо от того, проявляется оно физически или морально. «Не уходи нежно в эту спокойную ночь, — писал Дилан Томас, — ярость, ярость против угасания света».
Однако в политическом плане Дриссен считает себя «крайне левым пацифистом».
«Чтобы проиллюстрировать этот парадокс, я также постоянно использую в работе язык и иконографию из Библии, совершенно не будучи религиозным. Пишешь о том, о чём можно написать хорошо, даже если иногда не одобряешь это в моральном смысле».
Короче говоря, Дриссен, как и подобает художнику, берёт себе право писать о том, что хочет, используя любимые стилистические приёмы и причудливые повороты сюжета. «Именно поэтому некоторые из моих книг представляют собой плутовские романы. В этом жанре как автор ты действительно можешь делать что угодно. Вам не обязательно придерживаться связного сюжета и можно просто писать то, к чему вас призывает интуиция. Каждое выдуманное событие находит своё место. Это свобода».
Это подводит нас к основной концепции его произведений. «Свобода — это проявление свободной воли. В моём творчестве это часто выражается в некоторой авантюрности — как в декорациях, так и в характерах главных героев. Я считаю, что люди от природы любопытны, но с возрастом это стремление к открытиям часто теряется. Я жалею об этом. Я восхищаюсь людьми, которые продолжают искать приключения на протяжении всей своей жизни, и стараюсь делать это сам. Театр был первым приключением, а писательство — нынешним. Я сам добился этого, пойдя против ожиданий окружающих. Самые прекрасные вещи в жизни — это те вещи, которые вы преодолеваете самостоятельно, не следуя определённому пути. Поэтому теперь я выбрал отшельничество в плавучем доме, чтобы иметь возможность полностью посвятить себя работе, в которой я, само собой разумеется, хочу оставаться искателем приключений. Точно так же, как писатели, внешне ведшие весьма буржуазную жизнь, такие, как Томас Манн, неоднократно искали в творчестве новых горизонтов».
Приключение в книгах писателя уравновешивается жестокой судьбой, которая была уготована самому Дриссену. Его героям тоже приходится постоянно иметь дело с фатумом. «Человек узнаёт, кто он на самом деле, только тогда, когда он сталкивается с чем-то неизбежным, с чем-то большим, чем он сам, — такова драматургическая функция судьбы в моей литературе. Иногда, однако, мой герой переживает нечто как судьбу, но на самом деле горе существует только в его собственном восприятии».
Дриссен, кажется, рассматривает человека как рокового авантюриста, и это сочетание, к счастью, порой имеет смешную сторону — ещё одну особенность его прозы. «Комическое и грандиозное в жизни очень близки друг к другу. Вы видите это, например, у Шекспира, который неоднократно с большим эффектом смешивает трагизм своих пьес с безумием придворного шута и пошлостью простого народа. Только возвышение, конечно, невыносимо и в жизни, и в литературе, и поэтому мне нравится связывать великие роковые события с банальностью жизни. Это обеспечивает необходимую перспективу. Это попытка справиться с трагедией и неизбежным».
*Panache — слово французского происхождения, несущее в себе оттенок ярких манер и безрассудной храбрости, происходящее от названия шлема с плюмажем, который носили кавалеристы в период раннего Нового времени.