Я — концентрат буйных эмоций. Интервью с Элизой Суа Дюсапен
Элиза Суа Дюсапен — франко-швейцарская писательница, чей роман «Шарики патинко» вышел в NoAge в переводе Елизаветы Рыбаковой. Это лаконичное исследование идентичности и потаённых историй — многогранная и сложная книга, полная нежности и меланхолии. Перевели для вас интервью с Элизой о двойных стандартах, жизни в Японии, взрослении и языке.
— Салоном патинко, от которого берёт свое название ваша новая книга, управляют бабушка и дедушка главной героини — корейцы, приехавшие в Японию, спасаясь от корейской войны. Что представляет собой салон патинко, когда речь идёт о проблеме принадлежности — к семье или к стране?
— Игру в патинко придумали корейские эмигранты в Японии во второй половине ХХ века. Это позволило им зарабатывать на жизнь в стране, где корейцам было трудно интегрироваться, не взяв японское имя и не изменив свою идентичность. Азартные игры на деньги в Японии незаконны, поэтому они придумали игру патинко, обходя правила и вступая в партнёрство с японской мафией. Игра стала настолько популярной, что теперь составляет значительную часть японской экономики. Операторы салонов патинко даже были официально объявлены освобождёнными от обычных налогов на ведение бизнеса, которые платят японские владельцы аналогичных предприятий. Двойные стандарты — источник большой боли для корейцев в Японии. Я провела довольно много времени в Японии, имея смешанное — французско-корейское — происхождение, и это очень сильно на меня повлияло. Патинко показалась мне символом лицемерной системы, которая увековечивает представления о корейской и японской идентичности как о соперниках. Я видела тысячи шариков патинко, врезающихся друг в друга, — это образ людей, которые бежали из Кореи в новую страну в надежде встать на ноги. Корейцы имеют в Японии особый статус идентичности, их считают предателями корейской нации и на самом деле не признают в Японии.
Игроки верят, что могут влиять на силу выбрасывания шариков, но на самом деле места для манёвра там практически нет. Стыд играет важную роль в моём романе: дедушка знает, что вносит свой вклад в поддержку системы, которой не гордится, но в действительности у него не было выбора. Его внучка Клэр не даёт моральной оценки ситуации, но бремя стыда настолько тяжело, что общение становится практически невозможным даже между членами одной семьи.
— Дзайнити — корейская община Японии, в которую входят бабушка и дедушка Клэр. Члены общины были либо депортированы во время японской оккупации, либо бежали от войны. В каких условиях живут корейцы в сегодняшней Японии? Что привело вас в Японию и что вызвало у вас интерес к этой стране?
— Напряжённость между Кореей и Японией всё ещё заметна сегодня. Корейцы в Японии регулярно становятся жертвами социальной дискриминации в стране, где расистские комментарии не караются законом. Об этом документальный фильм 2017 года «Счётчики» Ли Иль Ха. Лично меня всегда сразу принимают за японца-евразийца. Всякий раз, упоминая о своих корейских корнях, я вижу реакцию. Она не обязательно негативная, но само существование такой реакции показывает, что связь между этими двумя странами не безобидна. Я жила в Японии по нескольку месяцев в году в течение восьми лет: мой тогдашний партнёр работал там режиссером-документалистом для швейцарского радио и телевидения. Это позволило мне интенсивно заниматься многими темами.
— Отношения между Клэр и её бабушкой и дедушкой страдают от серьёзного препятствия: языка. Хотя Клэр знает множество языков (кроме корейского), её бабушка и дедушка отказываются говорить по-японски (её прабабушка даже отрезала себе язык, чтобы избежать ассимиляции с японской культурой). Сталкивались ли вы с тем, что язык может разделять людей?
— Я выросла, говоря на пяти языках. Когда я переводила нескольким членам семьи, я одновременно сталкивалась и с силой языка, и с его ограничениями. Тот факт, что вы говорите на одном языке на лингвистическом уровне, не означает, что вы обязательно понимаете друг друга. У каждого языка есть свой культурный багаж, и у каждого человека есть своя история, что неизбежно приводит к коммуникативным недопониманиям, которые мне как писателю интересно исследовать. Мои отношения с французским языком особенные, потому что я пишу только по-французски, но мои персонажи говорят на других языках. Я постоянно перевожу сама.
— Когда Миеко неправильно употребляет французский глагол, Клэр думает: «И кроме того, я втайне довольна открытием, что этот ребёнок, оказывается, способен делать ошибки», что обнажает путаницу родительских ролей в романе.
— В роли учителя Клэр оказывается лицом к лицу с открытостью детства — чем-то, что, по её мнению, она потеряла. Ей почти тридцать — возраст, в котором человек начинает задавать себе серьёзные вопросы о материнстве, видеть на горизонте смерть бабушки и дедушки, подвергать сомнению приверженность своему партнёру и так далее. Чтобы продолжить свою жизнь, Клэр нужно изучить семейные привязанности, которые её сдерживают, и открыть глаза на всю любовь, которая её окружает. Миеко выглядит взрослой для своего возраста, а бабушка, кажется, снова стала ребёнком. Клэр предстоит найти своё место в мире.
— Ваши герои много знают о Японии и японской культуре. Например, о том, чтобы не целоваться, или о куклах кокэси. Вы узнали об этом во время своих путешествий? Как лучше всего узнать о культуре во время путешествия?
— Я узнала об этом, глубоко погрузившись в страну. Я сопровождала режиссёров-документалистов и журналистов и брала интервью у определённых групп из личного интереса. Я чрезвычайно любопытна и максимально глубоко вникаю в темы, когда пишу.
— Анриетта, мать Миеко, очарована книгой для детей Иоханны Спири «Хайди» о девочке, живущей в швейцарских Альпах. Она хочет, чтобы и её дочь пошла в школу в Швейцарии. Вместе с Клэр они посещают «Деревню Хайди» недалеко от Токио. Существует ли она на самом деле и были ли вы там?
— Этот японский Хайдиленд действительно существует, да! Это меня очаровало. Как вы представляете страну на другом конце света? Меня завораживает идея репрезентации, проекции, фантазии. Это касается и предубеждений, которые мы имеем в отношении разных культур... Мои персонажи сталкиваются именно с этим в своих взаимодействиях. С помощью Хайди и японского представления о Швейцарии я хотела пробудить тоску по дистанции, по идеализации...
— Ваш язык часто характеризуют как сдержанный, точный, прозаический и элегантный. А ещё в «Шариках патинко» не более 200 страниц. В одном из интервью вы сказали, что не хотите рассказывать читателям больше того, что есть. Значит ли это, что вы пишете очень тщательно, очень аккуратно работаете над своими текстами? И отражает ли это также ваш взгляд на мир: рациональный и точный?
— Напротив, я — концентрат буйных эмоций, вовсе не рациональных, а мечтательных, я провожу время, сочиняя истории и увлекаясь всем, что выходит за рамки обычного. На самом деле я почти не узнаю себя в своих книгах, максимум по сверхчувствительности героев. Это что-то загадочное, чего я не могу объяснить... Мой лаконичный, точный стиль письма обусловлен скорее тем, что писать мне нелегко.