Мария Пшеничникова о книге Эмильены Мальфатто «Полковник не спит»
Первая новинка января, вышедшая в NoAge, — «Полковник не спит» Эмильены Мальфатто, фотографа, писательницы и военной журналистки, отмеченной множеством наград. Поговорили с переводчиком этого сильного и импульсивного романа — Марией Пшеничниковой о том, какие открытия она совершила во время работы над книгой и чем эта история особенная для неё.
— Мария, расскажите о том, как вам удался этот перевод. Что было сложного и интересного в работе, может, были какие-то открытия?
— Ох, мне всегда тяжело отвечать на подобные вопросы, потому что сложности возникают в работе, я с ними справляюсь, а потом о них благополучно забываю.
Первое, что, конечно, бросается в глаза, — это обилие поэзии, верлибров. Подобные тексты всегда — отдельный вызов для переводчика. Однако текст Мальфатто берёт вас за руку и ведёт за собой: как при чтении, так и при переводе. Хотя, конечно, я впервые переводила подобный объём поэзии. Сложно было подобрать слово для hommes-poissons, которые стали в моём переводе ихтиандрами: тут намек на «Человека-амфибию», конечно же, правда, у меня, а не у Мальфатто. Надо было сообщить этому образу некую поэтичность, которой лишено, например, слово «рыболюди» (кроме того, для читателей, которые смотрят аниме, это была бы ложная отсылка к сериалу One Piece). В верлибрах нет метрики, поэтому я старалась сохранить формальные признаки стиха у Мальфатто: длина строк, деление на строфы, отступы. Нужно было добиться того, чтобы при прочтении ритмы французского и русского текста не расходились. Думаю, мне это удалось, по крайней мере, коллеги хвалили на этапах редактуры. Да и вообще ко мне обратились за переводом, почему-то решив, что я одна могу справиться с этими стихами. Не знаю, на чём были основаны такие выводы, но мне это очень польстило.
Второе — это сам текст. Он очень графический. Там много образов, вписанных в серое, а в литературе, как известно, мы работаем со словом, а не с картинкой. Началась длинная череда с подбором точных слов, которые способны передать атмосферу: нескончаемый дождь, гнетущая серость, неспящий полковник, призраки ихтиандров. Очень важно было акцентировать, как именно они поселились в его снах, как протягивают руки, как мучают. Отдельная градация касается второстепенного персонажа — генерала, и за ним надо следить особенно пристально: в отличие от полковника, он возникает эпизодически, мы не наблюдаем его на протяжении всего повествования непрерывно, он появляется время от времени. Поэтому мне особенно важно было соблюдать эту градацию паранойи, затопленного кабинета. Для этого приходилось держать в голове, на какой стадии мы оставили персонажа в прошлый раз.
Еще чуть-чуть о графичности: прошлой осенью у нас в городе была целая неделя непрекращающегося сильного ливня. Прямо 24 на 7. Всё началось с мелкого дождя и противной сырости, серости, а закончилось настоящим потопом. Всю неделю, глядя в окно, я думала: «Надо же, как в книге, которую я переводила. Как будто где-то там действительно существует этот полковник, лишённый сна». Когда дождь прошёл, было ощущение, что весь мир вокруг очистился, обновился, как в финале этой повести. Что полковник наконец-то уснул, примирился с собой, и сейчас всё будет совсем по-другому. Правда, потом наступила зима. Вот такие сильные образы в этой книге накладываются на реальную жизнь.
— Для кого эта книга и чем эта история особенная для вас?
— Для тех, кто остаётся верен гуманистическим ценностям. Недавно я прочла книгу Ольги Птицевой «Двести третий день зимы». Она произвела на меня очень сильное впечатление. Вместе с тем я подумала, что она складывается с «Полковником» в некоторую мозаику ощущений: Птицева описывает, что происходит с людьми как внутри страны, охваченной трагическими событиями, там и внутри их самих, в их мироощущении. Она пишет об обычных людях, которые угодили в эту ловушку. А вот Мальфатто тонко расписывает то, что происходит с людьми, которые эти ловушки расставили. Как события переворачивают их души. Прочитав обе книги, мы, наверное, сможем посмотреть на ситуацию и с позиции жертвы, и с позиции палача. Кроме того, Мальфатто, как и Птицева, напоминает о человеческой составляющей каждого: где-то там, глубоко внутри, даже у полковника теплится что-то живое. Я не сталкивалась с подобными книгами до того, не могу нащупать прообразы в мировой литературе. Наверное, потому что принято лишать мучителей и палачей человеческих черт. Наверняка в литературе о репрессиях, например, у Домбровского, можно найти подобные образы. Но у меня как-то не вяжутся эти повествования напрямую.