Мне не трудно быть откровенной. Интервью с Марией Нырковой
В августе выйдет третья книга совместного проекта Polyandria NoAge и «Есть смысл» — роман «Залив Терпения» Марии Нырковой. Поговорили с Марией о литературном творчестве, работе над текстом и вдохновляющих произведениях.
— Можете рассказать о своем пути к литературному творчеству? О чем были первые тексты?
— Пишу я с самого детства, поэтому сложно говорить о пути. Мой путь — это всегда писать. Но только совсем недавно я начала уважать свое письмо.
Первый мой текст был про улитку-путешественника, и я до сих пор думаю, что при тщательной редактуре из него может получиться отличная детская книжка, но ленюсь. И всегда были стихи — о всяком.
В подростковом возрасте я пыталась писать романы о юности: что-то романтическое, про одиночество, про то, как мир тебя не понимает. Такие кризисные нарезки. Любила описывать белых медведей и куда-то бегущую девушку, что-то крутилось в воображении постоянно, но редко складывалось в законченный текст.
Участвовала во всяких чемпионатах поэзии, что навсегда отбило у меня желание где-либо публиковать стихи, подвергать их оценке (для романа я сделала исключение).
Я училась на филфаке МГУ, изучала французский язык и зарубежную литературу. Долго боролась с ощущением ничтожности перед «великой классикой», навязанным презрением к мейнстримным текстам и массовой литературе, и другими неприятными штуками, для которых академическая среда — самая плодородная почва, но зато узнала много тонких и глубоких вещей, за что благодарна безмерно.
Сейчас я немножко болтаюсь в воздухе, и это приятно. В этом воздухе письмо становится моей главной деятельностью, а от такой свободы дух захватывает.
— Когда возникла идея написания «Залива Терпения»? Что стало отправной точкой?
— На лаборатории у Оксаны Васякиной в 2022-м я узнала, что такое автофикшен. Я и сама размышляла о том, что делать с типичным жанром романа, который уже поднадоел, как менять его, и замышляла создать «самоисследование». Потом оказалось, что я немножко выдумываю велосипед, ведь автофикшен во многом похож на самонаблюдение, точнее, самонаблюдение — одна из главных его составляющих. Как раз во время лаборатории я улетела на Сахалин в спонтанное путешествие, о котором очень давно мечтала. На острове я родилась, но уехала совсем маленькой. Я решила, что буду записывать все свои впечатления на диктофон и в заметки, внимательно наблюдать за собственными реакциями и потом напишу рассказ о встрече с родиной. Много лет я ждала этой поездки и никак не могла на нее решиться: было стойкое ощущение, что, как и всем в моей семье, остров принесет мне перемены. Вернувшись и начав писать, я поняла, что будет повесть. Спустя еще несколько месяцев — что будет роман. Это и стало самой большой в моей жизни переменой.
— В эпиграфе вы цитируете Пруста. Можно ли сказать, что для вас его роман «В сторону Свана» стал своего рода лейтмотивом путешествия на Сахалин?
— Нет, это совсем не так. Пруст совсем не связан у меня с путешествием, он связан со статикой, с пребыванием в одном месте и постоянной работой со словом. Пока я писала роман, в университете мы читали Пруста на французском. Тщательно перебирая его мозаики со сложнейшим синтаксисом, я чувствовала азарт от сложности, а главное — от его осмысления времени. В романе я много двигаю слова, обращаюсь со временем как с чем-то физическим и осязаемым, и это — от Пруста.
— В «Заливе Терпения» вы поднимаете множество близких и понятных читателям тем — от первой влюбленности до поисков себя, свободы и ощущения родины. Диапазон невероятно широк. А как бы вы сами описали — о чем ваша книга?
— Очень сложный вопрос. Она о тяжелых отношениях с самой собой и неизгладимом чувстве бездомности.
— Сколько времени ушло на создание текста? Сильно ли отличалась первоначальная версия от финальной?
Я писала 9 месяцев с перерывами. Текст постоянно рос и менялся, появлялись новые персонажи, новые идеи. В первом варианте совсем не было глав об истории семьи, их я дописывала в последние месяцы, когда наконец собрала материал, провела множество интервью с бабушкой и дедушкой, их родственниками, изучила бумаги и выписки из архивов.
— У всех героев есть реальные прототипы, или же некоторые персонажи — плод вашего воображения? Насколько вымысел уместен в автофикшене?
— Мне уже сложно сказать, что было в моей жизни на самом деле, настолько я погрузилась в изобретение книжной реальности. Но да, у большинства персонажей есть реальный прототип, вплоть до моей попутчицы Иры и морячка из хостела. Но есть и несколько придуманных мною, а какие — это уже не важно.
Автофикшен, как любая литература, не может существовать без вымысла. Более того, дистанция между рассказчиком и читателем специально уменьшается до предела, чтобы возникающее доверие обезоруживало. Таких отношений читателя и персонажа в литературе почти не было прежде, и создать их без вымысла, без определенных естественных манипуляций нельзя.
— Большое место в романе уделено истории вашей семьи, жизни предков на Сахалине. Эти фрагменты читаются на одном дыхании, повествование кинематографично — описанные сцены легко оживают перед глазами. Как удалось добиться такого эффекта и достоверности? Легко ли было поймать правильную интонацию?
— Мне кажется, что во многом это заслуга семейного мифотворчества. Эти истории рассказывали дедушка с бабушкой, и я подозреваю, что истории эти, передающиеся из уст в уста, менялись, становясь более красочными, приобретая неожиданные сюжетные повороты. Я же расставляла акценты, чтобы обнаружить наиболее важные лично для меня стороны их непростого существования. Интонация рождалась сама по себе, видимо, потому, что эти люди и их истории мне близки и понятны.
|
— Предложения в романе начинаются с маленькой буквы. Когда читаешь, создается впечатление абсолютного погружения в реку слов. Можете объяснить, почему решили прибегнуть к такому приему?
— Мне было важно сделать заглавную букву местом пристального внимания читателя. За ней можно следить, как за компасом, и это помогает лучше понять героиню.
— В «Заливе Терпения» невероятно поэтичный язык. А что вам самой ближе — поэзия или проза?
— Поэзия ближе. Проза, даже очень хорошая, вообще долгое время меня отталкивала своей неестественностью, но то было до Джойса, до Вирджинии Вулф, до Стивена Спендера, до Юрия Олеши.
— Автофикциональный текст требует от автора смелости — рассказать о себе честно, без прикрас, ничего не утаив. Трудно ли вам далось быть настолько откровенной?
— Нет, мне вообще не трудно быть откровенной, как в общении, так и в творчестве. Но такой текст требует труда, потому что заставляет смотреть на самое себя и отстраняться. Это крайне сложно, если вообще возможно. Вот на это нужна смелость.
|
|
|
— Есть ли для вас какие-то писательские табу? Какие-либо темы, которые вы не хотели бы освящать? Были моменты, о которых вы решили умолчать?
— Нет, я вообще за полную свободу. Табу в творчестве — это как-то совсем грустно. Но конечно, есть множество тем, о которых я пока писать не готова, потому что не нашла для них подходящих слов.
— В романе мы встречаем отсылки к различным знаковым текстам. Помимо Оксаны Васякиной, вы также упоминаете «Выгон» Эми Липтрот и «О свободе» Мэгги Нельсон. Можете рассказать немного о ваших литературных кумирах, если угодно — ориентирах. Кто вас вдохновляет? Какие книги вы советуете прочесть?
— Есть у меня безумные книжные влюбленности, которые ничем не убьешь: «Улисс» Дж. Джойса, «Зависть» Ю. Олеши, «Храм» С. Спендера. Еще я обожаю прозу Лимонова и много читала его, когда писала роман. Гертруда Стайн, Анни Эрно, Маргерит Дюрас, Крис Краус, Эми Липтрот, Энн Карсон, Мэгги Нельсон, Мария Степанова, Михаил Гронас, Варсан Шайр, Полина Барскова, Елена Гуро, Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Владимир Набоков — их я, наверное, перечитывала больше всего, пока писала. Очень важной стала «Степь» Оксаны Васякиной. Все это я готова советовать!
Еще большую роль сыграло мое изучение латиноамериканистики в университете. В книге я упоминаю роман «Туннель» Эрнесто Сабато, композиционные решения мне подсказывали Маркес и Варгас Льоса с его «Тетушкой Хулией». А вот телесность текста во многом вдохновлена моей работой по изучению творчества гаитянского поэта и автора эротических рассказов и романов Рене Депестра.
А еще я всем советую читать письма Джойса к Норе в прекрасном переводе Сергея Соловьева. Я в них просто влюблена, они показывают, каким свободным на самом деле может быть язык.
— Вы планируете и дальше работать в жанре автофикциональной прозы или же рассматриваете другие? Может, уже есть идеи новых текстов? Какой теме вам бы хотелось уделить внимание в следующем произведении?
— Думаю, что отказаться от автофикциональной прозы я уже не смогу, но все-таки хочу экспериментировать. Буду искать чего-то иного, но не знаю, найду ли. Грандиозного замысла еще не назрело, поэтому пока работаю с малыми формами, пишу рассказы и эссе. Мне интересны слабость, злоба, страхи и страсти, сомнения, тревоги и смешанные состояния. Мне интересны оттенки самосознания. Какой бы фундамент я ни строила, я всегда буду стремиться описать то, что часто вовсе не обретает форм или формулировок.
Беседовала Юлия Кузмина