Уроки прощания. Журналист и обозреватель Сергей Вересков о романе Ёко Огава «Полиция памяти»
История с «Полицией памяти» по-своему удивительна. Ёко Огава написала роман в далеком 1994 году, однако внимание западной публики — и российской, вслед за ней — он привлек лишь недавно. За прошедшую четверть века Огава успела стать влиятельной писательницей, собрать все мыслимые литературные премии в родной Японии и написать еще десятки книг. И вдруг в 2019 году «Полицию памяти», наконец, переводят на английский язык, после чего уже в 2020-м роман попадает в шорт-лист Международной Букеровской премии, а Amazon Studios объявляют, что готовят экранизацию книги. За успех проекта отвечает Рид Морано, которая была причастна к созданию сериала «Рассказ служанки», а сейчас работает над киноадаптацией «Силы» Наоми Альдерман — еще одного нашумевшего бестселлера.
И «Рассказ служанки» и «Силу» роднит тематическая близость: оба текста имеют отношение и к жанру антиутопии, и к современной фем-повестке. Отражение этих тем на западе увидели в «Полиции памяти» — не беда, что книга написана более 25 лет назад. Впрочем, саму Ёку Огаву эти темы при создании романа, кажется, волновали меньше всего — если вообще волновали.
Главная героиня истории — девушка, живущая на небольшом острове, где уместилось целое государство. Здесь все ровно так же, как и в нормальном мире, за исключением того, что с разной периодичностью тут происходят исчезновения. Исчезнуть может все что угодно: от птиц до, например, парфюма — то есть исчезает сама способность людей чувствовать приятные (сладковатые, цитрусовые, цветочные) запахи. Когда подобное случается, у людей пропадает и память о некогда существовавших вещах: они забывают, как выглядят птицы, и встреть они ворону при свете дня — не признали бы, что за существо перед ними. Согласно местным законам обитатели острова должны избавляться от имеющихся у них «забытых» вещей: выбрасывать флаконы духов, сплавлять по реке цветы и так далее. Но не все обладают столь короткой памятью, и кто-то продолжает помнить обо всем, что исчезло, и даже хранить у себя часть реликвий прошлого. За этими людьми и охотится Полиция памяти, которая имеет право врываться в дома, проводить обыски, а если найдется что-то запрещенное — увозить владельца в свой штаб, откуда, конечно, никто уже не возвращается.
Однажды так увезли маму главной героини, помнившую все. Дочь не обладает удивительной памятью матери, она работает писателем — и любит создавать истории. Однажды она понимает, что ее редактор — R. — точно такой же, как мама, и его могут в любой момент забрать. Тогда она решает обустроить для него убежище в своем доме, чтобы спасти от гибели, — помогать ей в этом будет ее друг, старичок, работавший на пароме, когда паромы еще существовали.
Это завязка сюжета, который, кстати, закручивается неспешно — едва ли не всю первую треть книги. Именно эта часть романа вводит в заблуждение относительно истории, так как она больше всего походит на антиутопию: выясняется, что на острове есть некое подполье «помнящих людей», что есть сеть убежищ для них. Начинает казаться, что сами исчезновения — злое изобретение местного правительства, и однажды люди будут ему сопротивляться.
Однако чем дальше разворачивается сюжет, тем очевиднее становится, что здесь что-то не так. Контуры жестокого государства не проясняются (как в романе Оруэлла или хотя бы как в «Замке» Кафки); подполье бездействует; местные жители не проявляют никакого недовольства, кроме привычного брюзжания, по поводу действий полиции. Их смирение (кролика перед удавом) вызывает у читателя злость, его практически невозможно принять — до того момента, когда вдруг понимаешь, что исчезновения — не изобретение режима, а неотъемлемая часть жизни большинства людей на острове, ее условие, данность, факт, как существование солнца или смена дня и ночи.
В этот момент, а он наступает ближе к середине книги, роман из антиутопии превращается в философскую притчу — ты понимаешь, что исчезновения не остановить, и начинаешь следить за чувствами и поведением героев, которых ждет неминуемый и горький финал. Выходит, вся эта история не про борьбу с тоталитарным государством, а про смирение перед неизбежным концом, про умение прощаться с вещами и людьми, про скоротечность жизни и способность радоваться тому, что у тебя есть в данную секунду.
Не берусь предсказывать, однако предположу, что в грядущей экранизации странные исчезновения все же свяжут с государством — или с каким-то внешним злом, с которым можно постараться справиться, — и заставят героев бороться с происходящим. Как было, например, в знаменитом фильме Дэвида Маккензи «Последняя любовь на Земле», когда люди изо всех сил старались найти причину потери вкуса, обоняния, слуха, чтобы сделать с этим хоть что-то. И это понятная логика: зрелищной истории нужен очевидный конфликт, а в «Полиции памяти» его нет.
В самой Японии роман носит другое название — «Заветный кристалл». И оно, что не удивительно, куда больше подходит тексту. В одном из интервью Ёко Огава сказала, что заветный кристалл — «это то, что у нас не отнять никому». По сути, вся книга именно об этом — о поиске внутри себя неделимой, основополагающей сердцевины, — потому что только это ядро и останется, когда исчезнет все вокруг, когда исчезнет даже твое тело. Бороться с исчезновением бесполезно, его можно только принять — к такому выводу приходит героиня текста, и это, очевидно, мысли самой Ёко Огавы. Она воспитывалась в религиозной семье, принадлежащей к строгой секте, и росла в синтоистском храме. Приют в нем находили люди, оказавшиеся в трудной ситуации, — те, кто потерял близких, лишился дома, утратил здоровье. Поэтому Огава отлично знает, сколь трагична жизнь: в конечном итоге, никому не избежать ни болезней, ни разлуки с любимыми, ни собственной смерти.
В каком-то смысле роман Огавы можно считать метафорой жизни — или, вернее, метафорой умирания. Юрий Олеша в одном из своих текстов как-то верно подметил, что главная разница между молодым и старым (между больным и здоровым) человеком — в возможностях, в размере мира, в котором он живет. В молодости человек может без труда перелететь из одного города в другой, его мир, по сути, безграничен, а вот мир старого человека в какой-то момент ограничивается лишь кроватью и тумбочкой, до которой он может дотянуться с постели. Примерно та же утрата возможностей — то есть вещей, чувств, способностей — происходит и со всеми жителями острова, о котором пишет Ёко Огава.
Занятный факт: помимо собственных книг писательница изредка занималась и чужими — она делала переводы. Например, на японский она перевела «Первую любовь» Ивана Тургенева. Она вообще любит русскую литературу, и в контексте фатализма, наполняющего «Полицию памяти», об этом особенно уместно вспомнить. Закончить рассказ о книге хочется цитатой именно из русской литературы, хоть и не из Тургенева. Владимир Набоков, который тоже прекрасно знал, что все в этой жизни — временное и скоротечное, в рассказе «Памяти Л. И. Шигаева» писал: «Моя жизнь — сплошное прощание с предметами и людьми, часто не обращающими никакого внимания на мой горький, безумный, мгновенный привет».
Думаю, Ёко Огава оценила бы эту цитату.