Профессия переводчика расширяет кругозор. Интервью с Марией Пшеничниковой
Мария Пшеничникова работает с «Поляндрией» в качестве переводчика и рецензента с 2017 года. Перевела книги для детей: «Лето с Жад» Шарлотты Жингра, «Я — твоё солнце» Мари Павленко, «Кенгуру Малу» Женевьев Годбу, «Я так давно о нём мечтал» Оливье Таллека, «Слишком большой, слишком маленький!» Катрин Леблан, «Наоборот» Агнезе Баруцци, и для взрослых — «Дети всегда правы» Дельфины де Виган.
Мы поговорили с Марией о работе, о профессии переводчика и трудностях перевода, о книгах «Поляндрии» и о современной литературе.
— Мария, расскажите немного о себе.
Я родилась в Хабаровском крае. Детство и отрочество провела за клавиатурой фортепиано, пока не поняла, что книги мне ближе. Окончила филологический факультет РГПУ им. Герцена, получила степень магистра сравнительного литературоведения в Сорбонне. Сейчас по той же специальности готовлюсь на защиту PhD, тоже в Сорбонне. Работаю преподавателем русского, французского языков и литературы в Сорбонне и коммерческой школе ESCP. С «Поляндрией» работаю уже больше пяти лет, чему очень рада.
— Что нужно для хорошего перевода? Чем переводчик отличается от человека, который просто очень хорошо знает иностранный язык?
Непростой вопрос, потому что перевод — это очень индивидуальное занятие. Чтобы ответить на него, в университетах люди годами учатся! Скажем так, многое зависит от книги, которую вы переводите. Например, бывает, я читаю книгу на французском и отчетливо представляю, как ее передать по-русски. А бывает, что читаю другой роман, интересный во всех отношениях, но в голову ничего не приходит. К слову, я просто преклоняюсь перед Аллой Беляк: я писала рецензии на некоторые книги, которые она переводила, но при этом совершенно не представляла, как это передать (например, «Ежегодный пир Погребального братства», который выйдет в NoAge в июне).
Хороший перевод получается в том случае, если ваш лингвистический, читательский и жизненный опыты, кругозор, а иногда и чувство юмора совпадают с переводимым текстом. Конечно, при этом необходимо владеть должным образом иностранным языком. Здесь мы переходим ко второму вопросу. Художественный перевод — это, по сути, переклад с одного языка на другой. Знания иностранного языка, даже в совершенстве, для этого недостаточно. Наша профессия существует на стыке нескольких реалий: художественной ценности текста, владения иностранным языком, качества того, как вы изъясняетесь на родном. Честно признаюсь, что с последним у меня иногда случаются провалы. Но здесь мне помогают замечательные редакторы — например, Мария Выбурская. Иногда мне кажется, что мы с полуслова друг друга понимаем. Если мы просто владеем иностранным языком, мы можем без особых проблем донести свою мысль до собеседника, прибегая к чисто утилитарной функции языка — коммуникативной, фатической, регулятивной. Однако этих функций больше, особенно если принимать во внимание несколько классификаций, например, и Якобсона, и Мартине. Здесь можно выделить и экспрессивную, и эстетическую (которая, на мой взгляд, выходит на первый план в художественной литературе), и мыслеформулирующую. Пруста, Экзюпери, Сартра, Камю и прочих авторов в переводе мы ведь читаем не ради коммуникации, а из-за их стиля и нарратива. Та же история, кстати, с русскоязычной литературой. Художественная литература переходит от вопроса «что?» к вопросу «как?». Если брать хрестоматийный пример, мы знаем, что человеческая жизнь в любом ее качестве представляет особую ценность, и нельзя убивать старушку топором, потому что мы пришли к этому действию вследствие каких-то теорий. Об этом повествует христианская мораль, об этом — заповеди и воспитание. То есть при прочтении Достоевского нас интересует не «что» сделал Раскольников (в другом контексте мы будем осуждать убийство в любых его проявлениях), а «как» он к этому пришел и «как» он жил с этим дальше. Переводчику приходится работать на многих уровнях: от самого «сообщения» автора и сюжета — до художественной ценности и заковыристого вопроса «как».
— Что легче переводить — книги для взрослых или для детей?
Ни то, ни другое — это очень разные вызовы. Я вообще не уверена, что дихотомию «легко-сложно» можно применять к переводу, только если это не беллетристика, конечно. По объему текста, конечно, работа над детской литературой движется быстрее, однако там бывают свои сложности: детям нужен легкий синтаксис, иногда приходится иметь дело со считалочками (как у Годбу в «Кенгуру Малу») или стихами. Когда я работаю над детскими книгами, я произношу обязательно все фразы вслух, проверяю, насколько это удобно, хорошо ли запоминается. При работе с книжками-картинками нужно обязательно сверять текст с иллюстрациями, иначе будет диссонанс или даже ляп. Опять-таки, книги для детей, как и для взрослых, бывают очень разные по тематике, но детям (и подросткам) нужно их преподносить по-особенному. Например, без излишней назидательности. Это не значит, что я переписываю авторский текст, — все это вопрос выбора лексики и оборотов.
— Знакомы ли Вы лично с авторами книг «Поляндрии», которые переводили? И как строится работа над переводом?
Лично я знакома с одной писательницей, Мари Павленко. И переводила для «Поляндрии» ее роман для подростков «Я — твоё солнце». Вообще я живу во Франции, и тут очень маленький филологический мир. Например, мой научный руководитель знаком с Де Виган и Андреа, поэтому через теорию пяти рукопожатий можно добраться до кого угодно! Как-то не случалось в моей жизни, что при переводе нужно обязательно пообщаться с автором. Такое бывает. Например, Елена Костюкович состояла в переписке с Умберто Эко, чьи книги переводила. Сам Эко об этом писал в своем труде о переводе «Сказать почти то же самое». Наверное, у них случались и личные встречи.
Хотелось бы мне вам сказать, что работа над переводом — это что-то красивое, элегантное, с посиделками где-нибудь на веранде в лучах закатного солнца и мыслях о великом. Но нет. Первый этап после прочтения, как правило, по крайней мере для меня, — это поделить все на фрагменты. Разбить огромный объем на кучку маленьких. Иногда приходится переводить не с начала, например, у меня сейчас такая книга в работе. А потом: кропотливо, желательно каждый день, переводить, положив оригинальный текст рядом. Потом я распечатываю результат на вычитку. Выжидаю пару недель, чтобы текст «отлежался» в голове. Вношу правки — их всегда очень много. Отсылаю в издательство. Потом приходят правки от редактора. Я хватаюсь за голову и понимаю, как много может быть неоднозначных моментов. Но это по-разному, зависит от книги. Иногда бьешься над какой-то фразой неделю, не спишь по ночам, прокручиваешь, думаешь над игрой слов. А иногда работа идет так легко, что в две недели или месяц приходишь к желаемому результату.
— Что вы цените в современной литературе для детей и подростков?
Тематику. Очень много книг с «неудобными» темами, которые наконец-то перестали замалчивать под предлогом «ну вырастут — сами разберутся». Краеугольным в этом плане для меня стал роман «Я — твоё солнце». Там полный набор: неуверенная в себе главная героиня, проблемы в семье, попытка суицида, безответная любовь, вопросы здорового образа жизни, друг-гей, которому нелегко приходится. Я считаю, что сегодняшняя французская литература на пути в небывалой диверсификации. Подростки сегодня замечательные, посмотрите, какие они ангажированные, как им все интересно, как они переживают о проблемах экологии и мира. Много разговоров на тему, например, технологий, которые отвлекают детей и подростков от книг. Но чтобы ребенок взялся за книгу, надо предложить ему проблематику, которая его интересует.
— Над чем вы сейчас работаете?
Как-то в мае я очень понадобилась «Поляндрии», что меня, как всегда, радует! Скоро выйдут две книжки-картинки, совершенно очаровательные: «Моя большая» Сибий Делакруа и «Заяц и кролики» Тимоте Веэля. Также перевожу сейчас канадскую книгу «Американский беляк» Мирей Гане. Если кто-то читал «Лето с Жад» Шарлотты Жингра и полюбил там атмосферу канадских островов, флоры, фауны, то здесь у нас магический реализм примерно в тех же условиях, только для взрослых. У канадцев совершенно поразительное отношение к родной природе. Хочется донести это до русского читателя, ведь мы живем примерно в одних и тех же широтах, но посмотрите, как полыхает Сибирь...
— Какую книгу вы бы хотели перевести?
Плох тот переводчик, который не хочет стать Норой Галь (или любым другим своим кумиром в профессии). Лично я мечтаю найти что-то вроде своего «Маленького принца». Проблема в том, что мы работаем с современной — ультрасовременной — литературой, хотя именно этот момент мне очень нравится: разбиваются стереотипы о том, что все уже написано. Как правило, решение о ценности литературы принимается следующими поколениями. На сегодняшний день, за редкими исключениями и в силу многих причин, мы не можем присвоить тому или иному явлению в искусстве статус шедевра, об этом, например, вся моя докторская диссертация, правда, в контексте авангарда начала XX века. Если честно, «Поляндрия» доверяет мне перевод книг, которые особенно мне понравились при написании рецензий. Например, в следующую книгу, которая выйдет в NoAge («Дьяволы и святые» Андреа), я вложила душу, потому что там тематика, к которой я осталась максимально неравнодушной. В рамках моей исследовательской деятельности я иногда подумываю о переводе неизданных в России произведений французского или бельгийского авангарда, но сейчас у меня просто нет на это времени. Наверное, было бы неплохо перевести еще парочку романов для подростков Мари Павленко — они у нее просто замечательные получаются.
— В оригинале роман Дельфины де Виган называется «Дети — короли», как они оказались «всегда правы»?
Здесь Де Виган играет с французским выражением Le client est roi, то есть «Клиент всегда прав» по-русски. Слово в слово — le client a toujours raison — конечно, тоже существует во французском языке, но про клиента-короля вы слышите во Франции довольно часто. Конечно, Де Виган ставит на место «клиента» «детей» и придает выражению несколько ироничный, даже саркастический оттенок — действительно ли дети всегда правы? Действительно ли дети — короли? Кстати, фраза из заголовка появляется в тексте, когда Мелани рассказывает журналистам, что детям нравится их образ жизни:
Сияющая Мелани добавила: «Они сами так говорят, не правда ли?» А затем, натянув самозабвенную успокаивающую улыбку, она заключила: «Знаете, в нашей семье дети всегда правы».
Всегда ли они правы или их интересами поступились — этот вопрос Де Виган выносит в заголовок, на мой взгляд. Я могу ошибаться, конечно. Интерпретации тем и хороши, что могут отражать множество точек зрения.
— Как вы считаете, кому интересна будет эта история?
Наверное, родителям в первую очередь. Инфлюенсерам. Всем, кто относится к кибербезопасности отчасти как к саморегулируемому явлению и думают, что наши взаимоотношения с Сетью зависят, прежде всего, от нас самих. Мы живем в такое время, когда нет еще четко сформулированного интернет-этикета. Чаще всего нам приходится самим контролировать, что мы смотрим, сколько времени проводим за экранами. И в этом плане работа инфлюенсеров до сих пор не подчиняется никаким правилам, например, трудового кодекса. Эта книга будет интересна всем, кто задается вопросами взаимодействия с интернетом, пытается выработать «здоровые отношения» с ним и передать эту культуру детям. Сегодня нет никакого смысла насильственно отгораживать детей от экранов — они повсюду. К тому же я совершенно не сторонник позиции, что в интернете только зло, вред и порно. Сколько раз он меня выручал в работе и учебе — это не счесть. Работа с переводами значительно облегчилась, и не только благодаря доступу ко всем словарям мира. Я считаю, что нужно учиться правильно обращаться с этим бездонным пространством. Прививать это детям. Роман Де Виган показывает, что происходит, если довести до крайности контроль интернета над вами, — то есть обратную сторону его привлекательности.
— Что в этой книге особенно привлекательно лично для вас?
Когда «Дети всегда правы» попались мне на рецензию, я подумала, что мы обращаемся к проблемам, которые не были еще отражены в художественной литературе. Наверное, о взаимоотношениях с интернетом написано много нон-фикшна, тут я не берусь судить. Но вот в моей практике Де Виган оказалась первой, кто поднял тему детей-инфлюенсеров, их эксплуатации и совершенно фантомной привлекательности изобилия и славы в юном возрасте. Вот, например, у Чехова много всего строится по схеме «казалось — оказалось». Читатель проходит путь разрушения иллюзий вместе с персонажами. Не знаю, насколько уместно сравнивать Чехова и Де Виган, но здесь примерно та же схема: поначалу мы видим Мелани и ее детей. Кажется, будто у них совершенно сказочная жизнь: YouTube, подписчики, подарки, богатство... Но затем, уже по устоявшимся канонам в романах Де Виган, появляется, на первый взгляд, параллельный Мелани персонаж — Клара, бесконечно симпатичная мне героиня, — и мы вслед за ней проходим весь путь к реальности семьи Мелани Кло. Я всегда соблазнялась книгами, в которых мы движемся от иллюзий к реальности. Они во многом действуют отрезвляюще, пусть и зачастую это очень печальные сюжеты, вспомните «Большие надежды» Диккенса, если брать классику.
— Какие были трудности в переводе? И были ли для вас какие-то открытия?
Ох, основная трудность была, наверное, с транслитерацией всех этих названий соцсетей, хостингов, новомодных словечек. Во французском тексте они написаны по-английски, но, как вы понимаете, латиницей. Поэтому у них такой проблемы нет. Но это мы все выправляли как раз с Марией Выбурской — она мне вообще с этим романом очень помогла. Транслитерация не самая сложная проблема при переводе: я о ней сейчас вспомнила, потому что в книге постоянно называются все соцсети и т. д. Каждый раз: вот опять! Еще я немного переживала, когда Мету объявили экстремистской, и задумалась, не нужно ли «Поляндрии» навешать кучу плашек на каждое упоминание Инстаграма в тексте... Вообще при переводе приходится постоянно и много гуглить, потому что все на свете знать невозможно. Вот в этот раз мне пришлось погрузиться в замечательнейший мир французских реалити-шоу, которые там перечисляются в изобилии... Кстати, в большинстве случаев в тексте за основу взяты реальные эпизоды с французского телевидения 1990-2000-х. Не могу сказать, что это самое увлекательное открытие в моей жизни, — я не люблю реалити-шоу, но что есть... Кстати, пришлось тоже прогуляться по семейным каналам на YouTube. Алгоритмы до сих пор мне выдают детские видео с играми и анбоксингом — распаковкой игрушек на камеру. Вообще профессия переводчика неплохо расширяет кругозор, потому что приходится разбираться с каждой мелочью, вникать в каждую деталь. Это, конечно, не гносеология Канта, но несколько месяцев назад весь этот мир семейных каналов был совершенно мне не известен.