Принесённые ветром. О девочке, слоне и любви, лишённой мании повелевать в книге корейской художницы Ким Сена пишет обозреватель Rara Avis Вера Бройде

25 июня 2020

Страницы этой книги так мирно шелестят, что кажется, ни грохота грозы, ни плача бури, ни торнадо, ни жуткой зимней вьюги, ни даже слабого весеннего дождя как будто и не будет. Здесь очень-очень тихо. Безлюдно, как в саванне, где солнце так печёт, что даже ящерицы прячутся в песок, и только серые слоны бредут куда-то в поисках травы. Неужто этот слон пришёл сюда оттуда? А если не оттуда, тогда откуда взялся тут? А может, он — тот самый слон, которого придумал Гумилёв: «родившийся в Берлине иль Париже», способный съесть «лишь дольку мандарина, кусочек сахара или конфету», шагающий по комнате своими «ватными ступнями», которые не созданы для гипсово-картонных, песчаных и растрескавшихся почв. И вот — подхваченный каким-то странным ветром, преодолевший сотню лет и девять тысяч километров, он вдруг проник сюда, в другую жизнь, в другую книгу, чтобы сказать... О чём сказать? О том, как грустен взгляд, как то́нки руки, как он любит? А может, новый слон — уставший от травы, своей семьи, во всём похожих на него друзей, их бесконечной болтовни и повторяющихся игр — его, того слона, далёкий предок? А может, слон не слон, а только выглядит как слон, хотя на самом деле... Мираж, двойник, шпион? Или бесспорно только то, что ничего нельзя сказать наверняка: ни про траву, ни про игру, ни про слона, — поскольку та история, которую Ким Сена рисует и рассказывает тут, подобно вам или кому-нибудь ещё, совсем не хочет быть раскрытой до конца и понятой вот так — лишь так — а не иначе. В конце концов, она растёт, и через год, и через два, и через тридцать восемь лет, окажется иной — уже не той, что в детстве. Однако что бы с нею ни случилось, и кем бы ни был этот слон — не может быть сомнений в том, что вот он здесь, уже пришёл, и что в его присутствии ничто не будет прежним.

Добро пожаловать в мечту, где на ковре, сравнимом по пушистости с птенцами королевского пингвина, разбросаны десятки спелых яблок, едва надкушенных молочными зубами. Где каждый день приносит новые игрушки, смешные безделушки, букеты бельведеров и пышных клематисов. Где плюшевые мишки, сидящие с поникшей головой или повергнутые на пол, похожи на зверушек, давным-давно заснувших, а может быть, убитых каким-нибудь охотником с ружьём. Где на стене висят картины в таких массивных гордых рамах, что хрупкие мгновения и милые создания, на них запечатлённые, совсем не веселят, но заставляют вспоминать о том, что вспоминать немного грустно. Добро пожаловать в «большой и тихий дом», где кое-где — то там, то здесь — как будто отвалилась черепица, порвался краешек обоев или загнулась ткань обивки — и вот проглядывает то, что называется нутром, изнанкой, остовом, душой...

Фрагмент иллюстрация из книги Ким Сена «Леа и слон»

Здесь обитает Леа, которую Ким Сена рисует молчаливой и сумрачно, безрадостно, бессмысленно красивой — что, если вдуматься, однако же, таит в себе известный смысл. Ведь мы похожи на дома, в которых поселились. Похожи на животных, которых в них заводим. Похожи на рисунки, которыми свои альбомы заполняем. Похожи на мечты, которые, как хижины в лесу, как норы или гнёзда, стеклянные дворцы и диабазовые замки, себе возводим и заводим, сооружаем и рисуем. Вот, почему, наверное, у Леи этот взгляд: потухший, будто лампочка, уставшая светить, — и в то же время ждущий, тревожно и беспомощно, так искренне, так ревностно, коварно и по-детски. Чего? Кого? Когда? Ответ один: слона.

Иллюстрация из книги Ким Сена «Леа и слон»

И слон пришёл, влекомый запахом заваренного чая, упругой мягкостью резинового шара, скользившего за Леей по пятам, и данным ею обещанием полёта к облакам. Наверное, ему хотелось жизни, наполненной сюрпризами и тайнами, изысканным парением и лёгкостью движения, хотелось приключений и вечной смены кадров, возвышенной любви и разноцветных впечатлений. Наверное, и Лее хотелось этих самых, слоновьих, изменений. Но разве можно отказаться от того, что тихой сапой превратилось в существо — не чьё-нибудь, а именно твоё; что уже стало частью жизни — слона ли, девочки, или кого-нибудь ещё, похожего на них или на нас? Ким Сена размышляет о слонах, о девочках, о диких берегах, усеянных цветами, которые не выживут в наполненных водой прозрачных вазах, стоящих посреди стола, накрытого для чая. Её герои смотрят вдаль, пока тот самый чай, налитый в кукольные чашки, тихонько, молчаливо остывает. Хотя порой они друг с другом говорят: как будто эти сказки про жаркую саванну, полёты, волшебство могли бы утолить их жажду или голод... Но пить и есть не хочется — кто знает, отчего? Возможно, от того, что эти разговоры они ведут с собой, а вовсе не друг с другом. И мирно сидя на диване, на самом деле борются с собой — точнее, с той тоской, которая весь дом и всё его убранство окрашивает в блеклые цвета, пока вы тут, читая книгу, бормочете под нос: «Но разве яблоки не алые, как в сказке? А клетка на полу — она не золотая? А белочка, грызущая орехи, — ну разве не обязана быть рыжей, как солнце на закате или хотя бы куркума?» Однако все они — включая даже Лею, принцессу в этом мире, с короной вместо розовой резинки, с печальными глазами и обступившими со всех сторон вещами, без мамы и без папы, без братьев и сестёр, без друга, чау-чау, шарпея или шпица, — ну, словно все они попали в книгу Ким из той причудливой эпохи, в которой цвет пока никто не изобрёл.

Фрагмент иллюстрация из книги Ким Сена «Леа и слон»

Когда-нибудь мы вырастем, оглянемся назад и всё, что было в прошлом, увидим словно в сумерках, как чёрно-белый фильм — ускоренный, дрожащий, как будто моросящий, как будто бы припудренный тоской и тайным сожалением о чём-то несвершённом, упущенном, забытом. Хотя, вообще-то, эта книга не о фильме, прихваченном из дома, который был разрушен каким-нибудь торнадо, а может, просто ветром перемен. Вы знаете, она, наверное, о том, как чёрно-белое сражается с цветным, как разрывается душа, привыкшая мечтать, свернувшись в уголке, накрытая подушками и пледом, — и в то же время жаждущая встать и сбросить эти глупые подушки и этот глупый толстый плед, вскочить и разбежаться, взлететь и больше не спускаться. В конце концов, она о том, как одиночество воюет с пустотой, выдумывая мифы, выстраивая кукол, закрашивая белым шершавую поверхность слоновьей головы, его ушей, хвоста, спины, его ступней и хобота, и, наконец, души, которую, однако, без одобрения слона, закрасить совершенно невозможно. И о любви, лишённой мании мечты повелевать, и день и ночь парить, спускаясь лишь затем, чтобы наполнить красками два маленьких ведра.

Текст: Вера Бройде